Душный воздух проникает в легкие, обволакивая их изнутри; мокрый асфальт поблёскивает от недавно прошедшего ливня и, кажется, тот ещё не договорил. Во всяком случае, об этом можно судить по небу, туго затянутому темно-серыми облаками.
Арсений выходит из ВУЗа, напоследок махая рукой своим одногруппникам и блистая ослепительной улыбкой. Очередной день, проведенный под прицелом десятков глаз и липким, но, тем не менее, нужным вниманием. Вниманием, что становится заплаткой на дырявой душе Арсения.
Улыбка спадает, а плечи расслабленно опускаются вниз, как только он заходит за поворот здания, направляясь домой. Сил держать осанку больше нет. Да и вид довольного жизнью человека тоже. И ведь, казалось бы, Арсений должен быть безапелляционно счастлив: есть верные друзья, целый вагон поклонников, любящий человек совсем рядом и обучение делу, от которого душа поёт.
Однако оказалось трудно быть счастливым, когда врешь родителям, что учишься на экономиста, а сам поступил на театральное. Ведь нельзя же подойти к отцу и сказать: «Па, я на парах изображаю корову и мне типа нравится». Ну точно, нельзя. Потому что надежда, потому что опора, потому что единственный сын, потому что и так разочаровал своими крашенными прядями, пирсингом и жеманностью, потому что «хоть в чем-то ты можешь быть нормальным», потому что нужно, чтобы как у людей.
Да и любящий человек – именно, что вторая половинка. Потому что все эти «а я родился целым» на 14 февраля не про него. Потому что целым он не родился. Всю жизнь пытался залатать свою неполноценность хоть чем-то, вот и вышло, что пришлось искать ещё одну половинку. И непонятно: родился ли он таким, вырос ли – факт в том, что сейчас он такой и бредёт домой, перепрыгивая лужи в кедах, чтобы снова на батарее носки не сушить дома.
А ведь на людях такой эпатажный, яркий, громкий. Одна его история знакомства с Антоном чего только стоит. Только внутри так не получается: он ёбанный контрол фрик, истеричка, а ещё тревожник до мозга костей. И лишь с Антоном он наконец-то может отпустить себя, почувствовать человеком, положиться на чужое плечо, наконец, не подставляя своего. Только вот неделю назад случайно заикнулся про «кофточку такую классную, она кастомная, лимитка, давно такую и искал» и ведь без какого-либо умысла, а Антон уже набрал себе дополнительных смен и который день зашивается в табачке этой своей, и тревожить ещё своей персоной в те несколько часов его спокойствия кажется совершенно неправильным. Да и он сам кажется совершенно неправильным.
А ведь хочется чего-то нежного, легкого, теплого, обволакивающего, безусловно любящего и без слов понимающего. Чего-то, что не Антон, потому что за каждое обращение к нему всё ещё обжигающая вина разливается по венам. А например… Котёнка. Рыжего такого. Стоп, чего?
Про котёнка Арсений не думал, но ему и не придётся: пушистый комочек всё равно уже сидит в мокрой траве у его подъезда, замерзший, такой же мокрый и грязный. И, кажется, в этом котёночном описании Арсений находит самого себя.
Арсений выходит из ВУЗа, напоследок махая рукой своим одногруппникам и блистая ослепительной улыбкой. Очередной день, проведенный под прицелом десятков глаз и липким, но, тем не менее, нужным вниманием. Вниманием, что становится заплаткой на дырявой душе Арсения.
Улыбка спадает, а плечи расслабленно опускаются вниз, как только он заходит за поворот здания, направляясь домой. Сил держать осанку больше нет. Да и вид довольного жизнью человека тоже. И ведь, казалось бы, Арсений должен быть безапелляционно счастлив: есть верные друзья, целый вагон поклонников, любящий человек совсем рядом и обучение делу, от которого душа поёт.
Однако оказалось трудно быть счастливым, когда врешь родителям, что учишься на экономиста, а сам поступил на театральное. Ведь нельзя же подойти к отцу и сказать: «Па, я на парах изображаю корову и мне типа нравится». Ну точно, нельзя. Потому что надежда, потому что опора, потому что единственный сын, потому что и так разочаровал своими крашенными прядями, пирсингом и жеманностью, потому что «хоть в чем-то ты можешь быть нормальным», потому что нужно, чтобы как у людей.
Да и любящий человек – именно, что вторая половинка. Потому что все эти «а я родился целым» на 14 февраля не про него. Потому что целым он не родился. Всю жизнь пытался залатать свою неполноценность хоть чем-то, вот и вышло, что пришлось искать ещё одну половинку. И непонятно: родился ли он таким, вырос ли – факт в том, что сейчас он такой и бредёт домой, перепрыгивая лужи в кедах, чтобы снова на батарее носки не сушить дома.
А ведь на людях такой эпатажный, яркий, громкий. Одна его история знакомства с Антоном чего только стоит. Только внутри так не получается: он ёбанный контрол фрик, истеричка, а ещё тревожник до мозга костей. И лишь с Антоном он наконец-то может отпустить себя, почувствовать человеком, положиться на чужое плечо, наконец, не подставляя своего. Только вот неделю назад случайно заикнулся про «кофточку такую классную, она кастомная, лимитка, давно такую и искал» и ведь без какого-либо умысла, а Антон уже набрал себе дополнительных смен и который день зашивается в табачке этой своей, и тревожить ещё своей персоной в те несколько часов его спокойствия кажется совершенно неправильным. Да и он сам кажется совершенно неправильным.
А ведь хочется чего-то нежного, легкого, теплого, обволакивающего, безусловно любящего и без слов понимающего. Чего-то, что не Антон, потому что за каждое обращение к нему всё ещё обжигающая вина разливается по венам. А например… Котёнка. Рыжего такого. Стоп, чего?
Про котёнка Арсений не думал, но ему и не придётся: пушистый комочек всё равно уже сидит в мокрой траве у его подъезда, замерзший, такой же мокрый и грязный. И, кажется, в этом котёночном описании Арсений находит самого себя.
